Белая
июньская ночь. Безветрие. В окрестных рощах затихли голоса птиц, в
цветах и травах угомонился бесчисленный мир насекомых. Небо вызвездило.
На поляне вовсю полыхает костёр. У костра сидят казаки – матёрый и
молодой.
В тридцати
шагах, в жилом корпусе бывшего таможенного перехода, «без задних ног»
спят казачата, пережившие наполненный необычайными впечатлениями первый
день сборов кадет.
Уж был
денёк! Утром – стрельбы из автомата, винтовки, пистолета и арбалета.
После обеда – знакомство с устройством пограничного пункта наблюдения (с
подъёмом на смотровую башню), его оборудованием и приборами, средствами
связи, экипировкой и оружием бойцов-пограничников, примерка касок,
бронежилетов. Вечером, на вольном воздухе, вместе со взрослыми варили в
артельном котле баранину и кулеш.
Всем этим
казачата занимались весело, радостно, с чистым сердцем. Груз впечатлений
дня был таков, что половина ребят не могла уснуть: смеялись, спорили,
пели, боролись – и не давали спать остальным. Этих особо бойких младший
урядник Матвей дважды выгонял на поляну, заставлял бегать по кругу и
отжиматься – приводил в «чувство полной истомы». Наконец, все
угомонились.
Матвей
наколол мелких щепок, собрал под соснами пригоршню шишек, вскипятил
четырёхведёрный медный самовар. Пили душистый чай: девятнадцатилетний
Матвей из большой кружки, а семидесятипятилетний председатель Совета
стариков Виталий Лукич – из похожего на пиалу блюдца с васильковой
каёмкой (сахар вприкуску). Щурясь от дыма, Матвей разглядывал дюжего
казачину с прямой, как из бронзы отлитой спиной. Лицо его было бледно и
спокойно, но величаво, движения неторопливы. Несмотря на весьма жаркую
погоду, он весь день оставался в плотном защитном кителе и хромовых
сапогах. И сейчас, у костра, расстегнул лишь крючки жёсткого стоячего
воротника. Дивясь военной выносливости старика, молодцеватый Матвей
негромко спросил:
- Господин
подъесаул, можно вопрос? Говорят, вы из забайкальских казаков будете?
В голосе
Матвея Виталий Лукич прочёл некое подобострастие. Повернулся к молодому
всем телом, проговорил назидательно:
- Ты не
тянись передо мной. Мы не на параде – на отдыхе. Тут, брат, все равны!
И рассказал,
что в старину атаманы и офицеры обладали бесспорной властью на войне и в
походе. А на стоянках и днёвках все казаки, как в бане, становились
равны: вместе заготовляли хворост, разводили костры, готовили пищу. И к
офицерам обращались по имени: «Иван (Петро), подкинь хворостину в костёр!»
Но как только раздавалась команда «По коням!» - тут уже командиры вновь
обретали всю полноту власти. Зато они, как никто другой, берегли своих
казаков: что скажут станичники, если по дурости или нерадению загубил
подчинённых? Своим, казачьим офицерам казаки доверяли, а вот дворян как
командиров не очень-то жаловали.
- Было это
во время оно, - Виталий Лукич поставил пустое блюдце на стол. Приподняв
голову, глядел на Матвея блестящими зрачками сквозь щёлки век. – А ныне
как? Вот ты недавно с войны пришёл. Как там, атаманы и командиры,
казаков своих берегут?
- Берегу-ут,
- Матвей поморщился кисло. – Повоевать толком не дали! Ранило меня в
руку, не сильно. Походный атаман так сказал: «Ты, Матвей, самый молодой
среди нас. Ещё навоюешься! А покуда езжай, лечись, женись. Казачат плоди,
да побольше!»
- Верно
сказал, - старик важно качнул головой. – Ты один у матери сын?
- Один.
- То-то!
Сколько времени был на войне?
- Почти три
недели. Состоял в расчёте «миномётной тачанки» - это открытый УАЗик с
вооружением в кузове. Под Славянском бэтэр укропский подрезал из РПГ. –
Матвей встал во весь рост, как заправский наводчик, расставил длинные
руки и ноги. – Хороший денёк был! Свидомых мы поджарили не просто, а с
приговором: «Бандера придэ, вас в ад уведэ!»
- Ещё
навоюешься, - заверил Виталий Лукич. – Против нас нынче столько вражин –
не враз упокоишь. Учиться тебе надо. Учись, казак, атаманом будешь!
- Я понимаю,
- Матвей не сводил со старика открытый взгляд карих глаз. – Думаю вот, с
чего начинать?
- Лиха беда
– начало, - Виталий Лукич не торопясь подлил в блюдце чайку. – В
девятнадцатом году под нажимом красных мой отец со станичниками ушёл в
отступ, в Маньчжурию. Тоже тогда призадумались: как быть? С чего
начинать на чужбине? Решили строить станицу. А как? Кругом – голая
безводная степь. Летом жара, суховеи, зимой – мороз лютый. Пошли к
старейшему из казаков, спросили: скажи, отец, с чего начинать? «Перво-наперво
стройте храм Божий», - отвечает. Построили храм, сперва деревянный. Что
дальше? «Стройте школу для казачат!» Срубили школу. «Теперь избу под
станичное правление ставьте». Поставили эту избу, а уж потом стали себе
дома строить – до этого в землянках жили. Построили-таки станицу!
- Непонятно
всё же, как это им удалось? – Матвей притопнул новым форсистым берцем. –
Небось, из красной России бежали кто в чём… Из чего строили? Леса-то нет!
Виталий
Лукич не показал виду, что рад такому вопросу. Подумал: «Из этого малого
толк будет. Он правильно спрашивает!» Ответил уклончиво:
- Ничего,
справились. У наших станичников руки откуда надо росли.
Утаил,
старинушка, что разжились казаки, когда ограбили в горах два каравана
китайских торговцев. (Караваны регулярно ходили на ярмарки в Монголию, и
казаки разведали пути-дороги китайцев.)
Крепко
укоренились в Маньчжурии казаки. Возделывали целину, сеяли хлеб,
обзавелись огородами. Охотничали. В тридцатые годы, спасаясь от
поголовной коллективизации, в Маньчжурию бежали новые тысячи
забайкальцев, амурцев и уссурийцев. Станицы и казачьи посёлки ширились,
богатели. Жили своим, казачьим укладом и никакой иной власти над собою
не признавали. Китайцы против казаков пикнуть боялись, а японцы, если
что, вступали в переговоры. Войсковой атаман Григорий Семёнов начал
всерьёз подумывать: не создать ли здесь, в Северной Маньчжурии, свою,
казачью державу? А для этого не хватало только собственного госбанка и
золотого запаса. Как преемник Колчака, Семёнов обратился к японцам:
верните, мол, царское золото, переданное вам на «временное хранение»
генералом Петровым. Но самураи опасались иметь у себя под боком ещё одно
суверенное русское государство. Отписали Семёнову так: да, царское
золото есть, но ни царя, ни Верховного правителя уже нет. Поэтому и
разговора об этом нет!
В самом
казачьем царстве тоже не было полного единства. Два отдела де-факто
Семёнову не подчинялись. В одном казаки заготавливали лес и торговали с
немалым прибытком, а в другом в союзе с японцами готовили диверсантов
для заброски в СССР.
- Как
только в сорок пятом японцев разбили, - Виталий Лукич оборвал семя
полыни, растёр на ладони, жадно вдохнул горький запах, - так на казачьи
земли ввели пять советских дивизий. В нашей Старо-Цурухайтовской станице
вмиг похватали всех атаманов и офицеров. Отец у меня был хорунжим,
отвечал за поддержание правопорядка. Загнали его в северные лагеря, там
он и погиб. Вскоре и рядовых казаков позабрали, остались малолетки,
вроде меня. Мы с матерью ещё долго жили в Китае. В Союз уехали в
пятьдесят четвёртом, когда Хрущёв потребовал всех русских обратно
вернуть.
- Что с
Семёновым сделали? – глухим голосом спросил Матвей.
- С
приходом красных Семёнов ещё долго жил в своей ставке в Харбине. Личной
охраны его сразу лишили, приставили «волкодавов» из НКВД. Сидел атаман
под домашним арестом, как-то вмиг одряхлел телом и духом. Понимал, что с
Гражданской лихую по себе память оставил! Иногда выходил к охране,
спрашивал всё про одно: «Где мои молодцы-атаманцы? Куда вы их подевали?»
А они ему: «Сиди, помалкивай, аспид кровавый! Готовься к свиданию с
адмиралом». Действительно, в сорок шестом Семёнова приговорили к
расстрелу и отправили на «рандеву с Колчаком».
Виталий
Лукич перевернул выпитое блюдце вверх дном, замолчал. Хотел было
признаться, что часто видит во сне свою суровую родину, ставшую матерью
для многих тысяч русских людей. Снится ему пора, когда был мальчишкой:
лица последних станичников и незабвенная станичная школа… Снится
зазеленевшая весенняя степь. Он, казачонок-трёхлетка, сидит на
неосёдланной лошади, вцепившись в длинную гриву. Отец ведёт фыркающего
коня под уздцы навстречу солнцу, что рдеет за окоёмом…
Но –
смолчал. У молодых своя жизнь. Им не до стариковских воспоминаний.
А Матвей
подумал, что не зря завидовал казакам былинных времён: это были железные
люди. Но, побывав на войне в Новороссии, он уверился в бессмертии
казацкого духа. Теперь он гордился не только дедами, но и боевыми
товарищами, многие из которых были немногим старше его.
Проводив
взглядом Матвея, старик долго сидел под ветлой, над которой ярко светил
серебряный месяц. Память стремительно воскрешала страшное и прекрасное
время… Он ни о чём не жалел. Глядя на молодых, радовался тому, что есть
ещё силы жить и нет сил помирать. Ему всё чудилось, что он начал жить
ещё до рождения: глядел на мир глазами отца, видел лихие атаки, тяжёлые
переходы и ослепительно-прекрасные литургии. А завтра ему предстоит
увидеть мир молодыми глазами Матвея, - и он познает новые поколения
казаков и не умрёт никогда.
2014
