Посвящается Г. Д. Шабалиной
Весь день и весь
вечер тревожно шумели тополя, жутко завывал в печной трубе ветер.
Зарницы голубыми клинками вспарывали темноту, освещая землю
ослепительно-белым светом, и этот мертвенно-жуткий свет проникал даже
через закрытые веки, слепил глаза. От громовых раскатов дребезжали
стёкла и сотрясалась старая школа. Ночью застучал по железной крыше
дождь, и Наталья Андриановна поняла, что сегодня ей не уснуть. Она
зажгла свет и села в постели.
Из холодной глубины
зеркала смотрело худое лицо: старческая сетка морщин, копна седых волос,
отрешённо-усталый взор выцветших глаз. Погасила свет – почернело,
слившись с ночной тьмою, зеркало. Откинула занавеску, отворила оконные
рамы: чёрный земной мрак, заслонённая тополиною тенью полная звёзд
небесная бездна. Был глухой предрассветный час, когда ничто, кроме
слабого шелеста листьев да звона сорвавшейся с мокрой ветки дождинки, не
нарушало распростёртой над спящим селом тишины. И казалось: остановилось
время, заблудившись в мёртвой тиши этой пустынной ночи.
Остановилось, да
поздно. Наталья Андриановна зябко подёрнула плечами: вспомнила вдруг
себя, гимназистку, с большой выпускной фотографии. Не годы прошли с тех
пор – пролетело полвека.
Была
семнадцатилетняя девушка, глазастая и чернявая, похожая на галчонка. Это
она когда-то приняла благословение от старой здешней учительницы Марьяны
Степановны и поселилась в доме священника – «на хлебах». И потекли годы.
Учила детей,
проверяла тетрадки и – писала прошения о ремонте вконец обветшавшей
школы: развалившаяся печка не грела, а дымом наполняла избу, в дыры и
щели насвистывал ветер, с потолка в ненастье бежала вода. Прошения
ходили вверх-вниз по инстанциям, дети мёрзли.
Они мёрзли бы,
верно, до лета, не остановись однажды у церкви проезжавший из Тобольска
в Курган губернатор. Он немало был удивлён, разглядев в зимнем сумраке
рядом с волостным старшиной статную девичью фигуру. Будто боясь, что её
оборвут, учительница сразу заговорила о главном.
- Ваше
превосходительство, вы не можете остаться глухи к слёзной просьбе детей.
Школа в таком состоянии, что нет никакой возможности продолжать занятия!
– Звенел её взволнованный голос. – Вот прошение…
Губернатор, не
старый ещё мужчина в накинутом на бобры тулупе, вопросительно воззрился
на вытянувшуюся в струну у возка «местную власть».
- Здешняя
учительница Алексеева, ваше превосходительство! – честно округляя глаза,
отрапортовал старшина.
Девушка шагнула к
возку:
- Вы можете
убедиться в справедливости моих слов, ваше превосходительство, осмотрев
школу. Здесь недалеко…
Губернатор
покосился на подбитый ветром демисезон и осенние боты учительницы, зябко
повёл плечами. Сказал сопровождавшему его секретарю:
- Надобно немедля
выдать нужные суммы на строительство новой школы…
Двадцать восемь лет
видела она над классной доской портреты императоров всероссийских. На
полке, в фарфоровой чаше, лежат её золотая и серебряная медали «За
усердие» с вензелями последнего государя.
Отойдя от окна,
оправила шаль. Зажгла свет, взяла со стола томик Ахматовой. Прочла
строки, от которых, казалось, ещё так недавно замирало в груди, закипали
в горле колючие слёзы:
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.
Это – о ней. Тот,
кого полюбила – высокий и сильный, с гордым и ясным взором – давно
сложил на груди могучие руки, сгинул на царской каторге. А для неё
остались школа, ребячье звонкоголосье да шустрая буланая кобыла Майка,
которая ходила под дамским седлом и брала мягкими губами сахар из рук
хозяйки. И были Крым, и Елисейские поля, и крылья парижской мельницы
Мулен-Руж, а все кончалось в этом сибирском селе, чтобы начаться вновь.
Семьи у Натальи Андриановны не было, а дети есть: воспитала прижитых
прислугой сельского лекаря близнецов. Иван и Николай стали её духовными
сыновьями.
Отсюда, из школы,
где она живет сейчас, доносились крики крестьян, которых секли на
площади. Белые захватили врасплох занимавший село красный отряд
Пичугина и на другой день учинили расправу. А вскоре, поигрывая плетью,
в школу пожаловал офицер. Был он в лихо заломленном картузе, с зажатой в
зубах папиросой, глаза – как у рыси перед прыжком. Звеня шпорами, прошел
коридором, переступил порог учительской комнаты. Наталья Андриановна
оперлась на гнутую спинку дивана, свела недобро густые чёрные брови:
- Я запрещаю курить
в моей комнате!
Ужаленный её
взглядом, офицерик замялся, попятился. Он не вынул изо рта папиросы, но
ругнулся только на улице, - так был обескуражен.
- Конечно, не ему
надо было бояться меня, - вспоминала учительница, - но больно уж
разозлили его папироса и плеть. – Блестела чернотой смеющихся глаз. –
Хотя этой плети я и сейчас боюсь…
Пришла советская
власть, и Наталья Андриановна взялась за организацию сельских
спектаклей, концертов: старая школа была реорганизована в ШКМ – школу
крестьянской молодёжи. С улыбкой перечитывала строки протокола одного
собрания двадцатых годов:
«Мы, граждане села
Усть-Суерского, узнав о выселении волисполкомом учительницы Алексеевой
Н. А. из квартиры, предназначенной для сапожной мастерской, протестуем,
так как эта квартира ей обществом дана в пожизненное пользование и
изменить это решение мы не можем. Сверх того мы протестуем против ареста
учительницы Алексеевой, который имел место 18 января за невыход из
квартиры. Но не вышла она потому, что мы, граждане, не желаем этого, на
что есть соответствующий протокол.
Учительница
Алексеева служит здесь 31 год, за это время всегда стояла на страже
народных интересов и пользуется огромным уважением среди крестьян
волости. А для мастерской есть другие дома…»
Орден Ленина, что в
бархатной коробке лежит на столе – награда ей от Советской власти.
Она вновь подходит к
окну. Ветер нагнал серые тучи, и они обложили посветлевшее небо. Но
звёзды, иглистые и далёкие, и побледнев, продолжали светить. Наталья
Андриановна вдохнула медвяный запах сирени, аромат трав и цветов.
Кончается бессонная ночь. Не так уж много их осталось, её грядущих дней
и ночей. Помянут ли добрым словом? Вспомнят ли?
… А через год
началась война. И сотни мужчин – бывших учеников – ушли на фронт.
Символом памяти павшим стал обелиск в центре села, память о Наталье
Андриановне – школьный музей, где каждый увидит портрет учительницы:
блестящая чернота глаз, открытый высокий лоб, серое визитное платье и –
золотая медаль «За усердие», венчавшая первую треть её почти
шестидесятилетних трудов.
(«Боевое слово» №25,
28 февраля 1985 г.)
