1
С утра до вечера
накрапывал дождь. Матово блестела мокрая брусчатка перед дворцом,
терялись в тумане высокие шпили кирх. Взбивая брызги, прошел караул
гвардейцев. Начало смеркаться. Дождь моросил, и это было скверно.
Сложив на груди
руки, принц Христиан стоял у окна. Тишина растворялась в сумраке
кабинета. Переминаясь, принц поскрипывал крагами, кусал ноготь. Все
знали, что он не в духе, и уединение его не нарушалось.
Уже почти
стемнело, когда распахнулись бронзовые половинки массивной двери, и в
кабинет, мягко ступая, вошел Артур Книппенбах – рослый, с
зеленовато-янтарными глазами молодой человек, друг детства принца. Уже с
порога он намеревался что-то сказать, но, увидя, как нервно вздрогнули
плечи Христиана, прислонился к камину, достал пилку и молча занялся
своими ногтями.
Кабинет,
обставленный в стиле ампир, напоминал штаб-квартиру завоевателя. В углу,
против камина, висели шпаги, алебарды, мушкеты, разнокалиберные
пистолеты с драгоценной отделкой; еще выше помещались кабаньи головы,
оленьи рога; в простенках стояли барабаны, боевые знамена, чернели бюсты
Александра Великого и Густава Адольфа. Стену над письменным столом
украшали оправленные в простые деревянные рамы снимки потешных баталий:
большеглазый подросток в ботфортах и треуголке кричит перекошенным ртом,
увлекая мальчишечье войско на вал игрушечной крепостцы; он же, только
постарше, расставив ноги, стоит на мостике барка: - за спиной видны
буйные балтийские волны. В другом углу висели небольшие фотографии юного
Христиана: принц с дельтапланом у отвесной скалы (внизу, в тумане, река
и ущелье), принц и друг Книппенбах на катамаране переплывают стиснутый
угрюмыми скалами фиорд.
Полируя ногти,
Книппенбах с легкой улыбкой размышлял о своем. Принц зажег от огня
зажигалки пару свечей, спросил хрипло:
- Тебе весело?
- Да, ваше
высочество,- Книппенбах спрятал пилку в футляр, отошел от камина.- Жизнь
порой представляется веселой штукой!
Принц криво
усмехнулся. Не спеша переместился к камину, положил ладони на теплые
изразцы.
- Мне всегда было
жаль тех, кому вздумалось прожить жизнь шутя. По- настоящему жил тот,
кто страдал. Плох тот шут, у которого губы смеются, а сердце не плачет.
Книппенбах скроил
постную мину, заморгал скорбно. Ему захотелось рассеять дурное
настроение принца, он перешел на дружеское «ты».
- Я всегда
говорил: для тебя нет ничего вреднее одиночества. Если тебя оставить
одного на неделю, следующая наша встреча наверняка состоится в
монастыре.
- Не дури! – принц
смаху шлепнул ладонью по каминной доске. – Я с тобой не шучу.
Книппенбах
вздрогнул. Застегнул пиджак, подобрался.
- Затворничество
мне надоело, - принц принялся нервно вышагивать по кабинету. – Да,
затворничество надоело… Заменить нечем!
- Может, есть
смысл навестить очаровательных птичек из драматического театра? –
поспешил предложить Книппенбах.
- Опять
развлечения? К черту, к черту! – Христиан в гневе пнул барабан, бледное
подвижное лицо его исказилось. – Я развлекаюсь уже двадцать лет, я устал
развлекаться. Дела не вижу! – Христиан отвернулся к окну, прильнул лицом
к стеклу, остужая горячий лоб. – Каждый рожден для какого-то дела,
каждому уготовано оставить след или отметину на земле. Я же до сих пор
только развлекался…
- Но ведь все не
так плохо, мой принц! – Книппенбах вскочил как ужаленный, заговорил
убежденно.- В былые времена ваши августейшие предки в борьбе за власть
рубили головушки, сыпали яд в бокалы. Брат шел на брата, сын на отца.
Рождались королями, ниспровергались порой в пеленках и умирали в
темницах, так и не сведав о своем королевском происхождении. Ужасные
времена! А ныне…
- Вздор! Это было
прекрасное время. На каждом, в ком текла королевская кровь, лежало бремя
ответственности за свою страну, свой народ… За корону, черт побери!
Судьбы стран и народов вершили короли и потому заговор против короля
являлся заговором против народа. Что было бы, если б стрельцы убили царя
Петра Великого?
- Мне кажется, не
состоялась бы династия Бернадоттов, - смеясь, заметил Книппенбах.
- Ты прав. И
потому королям и царям с пеленок не приходилось скучать. Надо было
заставить друзей трудиться, врагов – трепетать. Хотя бы для того, чтобы
выжить!
Принц расхаживал
по кабинету, потряхивая длинными волосами, не пытаясь скрыть задорного
блеска глаз. Он не раз признавался другу, что разговор об истории
вызывает перед его внутренним взором «красочные, будто бы осязаемые
видения». Но обыденность происходящего гасила искру фантазии. Замедлив
шаги, Христиан сжал ладонью виски, заговорил горько:
- Что за век!
Вместо того, чтобы, нацепив шпагу, подняться на мостик стопушечного
корабля, я обречен торчать здесь, в ожидании занять никчемный трон, не
годящийся даже на растопку камина.
Книппенбах
спохватился: зажег свечи в шандалах, быстро приготовил и разлил в
специальные стаканы грог – создал обстановку, любимую принцем.
- Конституционная
монархия, - продолжал принц, - это уже не монархия. Это недоразумение.
Король у нас не король, а кукла. Мы даром едим свой хлеб.
- Утешьтесь, мой
принц, - подав Христиану стакан, проговорил Книппенбах.- Королей, что
даром ели свой хлеб, было немало.
- Да, но они, -
принц указал на бронзовые бюсты царственных полководцев,- отвоевали это
право для многих последующих поколений принцев и королей. – Пригубил
грог, уселся в кресло – плечистый, кудрявый, с неукротимым блеском в
расширенных страстно глазах.- Что за век! Ни турниров, ни обетов, ни
кодексов чести – ничего не осталось. Как ошиблось время! Мне бы родиться
три-четыре столетья назад. У королей нет будущего. Полжизни за машину
времени, коль не могу расплатиться полцарством!
Грог подействовал
и на более практичную натуру Книппенбаха. Сама обстановка – скалящиеся
со стен медвежьи, кабаньи морды, искрящаяся в свете свечей сталь алебард
и клинков – располагала к мечтательности.
- Четыре столетия
назад творил великий Шекспир.
- Быть может, мне
суждено было встретиться с принцем датским.
- Гамлет? О, да!
Лет десять назад, в Москве, я видел его на сцене… Это был он –
беспощадный, жестокий мститель за смерть и поруганную честь отца, за…
- Ты не мог видеть
Гамлета на сцене, - губы принца скривила усмешка. - Гамлет был и умер,
а творение Шекспира – лишь гимн его великому подвигу, который так же
возможно представить на сцене, как ощутить вкус плода, что хранится в
закрытой стеклянной вазе. Подвиг во имя чести так же невозможен в наше
время, как и подвиг во имя любви. Мир усложнился – нравы расковались,
чувства упростились настолько, что стало трудно дышать.
Книппенбах покачал
головой.
- Когда-то ты
говорил, что раскованность нравов – это хорошо, что каждому времени
присущи свои проявления любви, что наше время столь же прекрасно, как
времена Паоло и Франчески.
- Бредни юнца! То,
что в юности влечет и манит, в зрелости отталкивает уродством и
омерзительной наготой. Не будем осуждать юность за тягу к запретному, но
ведь юность давно прошла… Чем дольше живу, тем больше думаю о времени, в
котором имел несчастье родиться. Миром правят бюргеры, шоумены,
киноартисты. На место флибустьеров, конкистадоров, ландскнехтов пришли
«солдаты удачи». Женщины продажны и сластолюбивы… Помнишь, как в детстве
мы среди ночи покидали теплые постели и ложились на пол, закаляя тело и
волю? Как замирало сердце, когда прикасались к латам, клинкам? Бредили
подвигами рыцарей, мушкетеров. Сейчас, говорят, в почете каскадеры,
спасатели... И я все думаю: уж если мне не суждено получить
шестифунтовое ядро в голову, так хоть досталось бы полюбить!
Книппенбах
встрепенулся, хлопнул себя по коленям:
- И я говорю:
поедем к актрисам. К чему сидеть взаперти?
Принц бросил
быстрый взгляд исподлобья, проворно спрыгнул с подлокотника массивного
кресла. /Книппенбах инстинктивно зажмурился, опасаясь новой вспышки
гнева своенравного друга./ Христиан резко нажал кнопку звонка на столе.
- Одеваться!
Быстрее! Едем.
2
Усадьбу
Книппенбаха, что прилепилась на берегу моря у обрыва скалы, принц
полюбил еще с детства. Это был настоящий рыцарский замок, на который за
его шестивековую историю ни разу не покусились враги: настолько высоки,
крепки были сложенные из грубо отесанного камня стены и башни, да и
подступ представлялся возможным лишь с одной стороны. Замок сторожил
вход в узкий пролив. Пролив соединял море с глубокой бухтой, где
частенько бросала якорь королевская яхта. Маленький Христиан часами
пропадал на верхней площадке южной башни замка, разглядывая в подзорную
трубу флаги и мачты проходящих мимо больших кораблей. Наделенный
мечтательным умом и пылким воображением, мальчик все ждал появления на
горизонте вымпелов неприятельской эскадры. Любил он и шторм, когда
гривастые волны в бешенстве разбивались о гранитную твердь скалы, и
мельчайшие соленые брызги оседали на щеках и губах.
Затем облик замка
начал меняться. Книппенбах-старший распорядился устроить на наружных
стенах висячие сады, разбить во дворе парк в английском стиле, засыпать
ров… Верхние комнаты расписали на китайские сюжеты либо отделали мореным
дубом и янтарем,- словом, во всем сквозило похвальное желание
переоборудовать мрачную берлогу феодала в приют интимности и
отдохновения. Лишь вмешательство принца спасло от переделок оружейную и
трапезную, где в счастливую пору юности Христиана пировали «сугубо
мужские» компании. На лужайке перед замком раз в год устраивались
ристалища. Сверстники принца стреляли по мишеням из луков и арбалетов, в
легких доспехах, с тупыми мечами выходили на «рыцарские поединки». А по
вечерам при свечах в трапезной разгорались споры о силе и доблести, о
дружбе, чести, любви…
Со временем
компания стала редеть: кое-кто отправился в Штаты, Южную Европу –
путешествовать либо «продолжить образование», тот получил наследство и
пустился в коммерческие обороты… Девятнадцатилетие принца отмечали лишь
вчетвером, двадцатую годовщину Христиан справлял вдвоем с «любезным
другом» Книппенбахом.
На сей раз друзья
поломали последнюю традицию встреч: легкий вертолет, приземлившийся на
лужайке перед замком, доставил не только принца и Книппенбаха, но также
два легкомысленных создания из драматического театра. Принц, провожаемый
поклонами управляющего, по винтовой лестнице взбежал наверх, повернул
ключ в замке. Заскрипел кроватью; долго сидел – без движения, без
мыслей… Потом шевельнулся, скроготнул зубами. Со злостью сорвал
накладные усы, бакенбарды.
- Все! К черту, к
черту!
В дверь постучали.
Принц встал, звякнул ключом. Книппенбах зажег свет, посмотрел принцу в
глаза.
- Вам плохо, ваше
высочество? Вы нездоровы?
В его глазах было
столько неподдельного беспокойства, что Христиан невольно потупился,
помотал головой. «Стыдно, принц,- проговорил внутренний голос.- Это уже
нытье». Вскинул глаза, улыбнулся через силу.
- Нет, ничего.
Книппенбах склонил
голову набок, сощурился недоверчиво.
- Пойдемте в
столовую?
- Да,- сквозь
стиснутые зубы проговорил принц.- Помоги наклеить усы.
Уже спускаясь по
лестнице, сказал жестко:
- К следующему
приезду убери отсюда трюмо. Сам знаешь, зеркала не люблю.
* * *
Книппенбах уже
засыпал, как вдруг неведомая сила подбросила его над постелью. Он
вскочил, включил ночник. Был глухой предрассветный час. За стеной, на
десятисаженной глубине, глухо шумел прибой. В коридоре часы неспешно
пробили три раза. Артистка безмятежно спала, подложив под голову
кулачок. На ее лице Книппенбах разглядел веснушки и складки у рта –
следы житейских тревог и забот. Чуть припухшие губы шевелились
беззвучно. Книппенбах молча сидел в кровати, таращился в темноту. Поняв,
что уже не уснет, чертыхнулся и стал натягивать брюки. Девица
перевернулась на бок, открыла глаза. Спросила испуганно:
- Куда ты? Уже
утро?
- Спи, - грубо
пробурчал Книппенбах.- Я скоро вернусь.
В коридоре
Книппенбах, наконец, осознал, что в такую рань подняло его с постели.
Это была гнетущая тревога за принца. Спускаясь по винтовой лестнице, он
перебрал в памяти события последних часов. Все было как обычно, как в
четко отрепетированном сценарии. Девчонки сначала молчали,
переглядывались; потом, захмелев, завертели головами, разговорились.
- Ваш друг, -
сказала блондинка, садясь на колени Книппенбаха,- похож на нашего
затворника-принца. – И, запустив длинные пальцы в шевелюру
возлюбленного, задышливо проговорила:- Ах, я завидую Кларе! Впервые
жалею, что я не брюнетка, хотя хорошо, что ваш друг не принц, потому что
принц – сумасшедший и вдобавок еще женоненавистник.
- Почему ты так
думаешь?
- Потому что он,
говорят, помешан на Гамлете, а для Гамлета нужна Офелия. Офелии же, -
она вдруг зло рассмеялась, - сейчас во всем белом свете не сыщешь.
- Вот как? –
приподняв красивую бровь, спросил принц. – С чего ты это взяла?
Ее голубоватые
глаза заблестели задорно.
- Не с неба,
конечно. Из грешной жизни нашей матушки-Земли, на которой да-авно уже
перевелись НАСТОЯЩИЕ короли, графы, презиравшие некогда тех, кто нынче с
подмостков их прославляет. А мы, актеры, сейчас переживаем свой золотой
век: публика нас вознесла на Олимп. Не встретив в жизни благородных
героев и до гроба преданных дев, обыватель идет в театр – смотреть, как
на сцене умираем и любим мы. И мы не играем на сцене – живем! Вне сцены
же нас ожидает иная жизнь, которая кажется тем краше, чем больше думаешь
о жизни средневековых красавиц. Они ведь были упакованы в парчу, шелка и
не каждый день брали ванну. Что ни говори, сейчас прекрасное время! Не
то что раньше. Бр-р! - Окинула хмурым взглядом мрачную обстановку
столовой. – Я бы не хотела родиться лет триста назад.
- А я бы хотел, -
раздумчиво проговорил Христиан, поглаживая ножку драгоценного кубка.
- Взгляните на «АВВА»:
чем не короли? – воскликнул Книппенбах, стремясь замять некстати
сорвавшиеся с уст принца слова. – А как знаменит был Ричард Бартон,
покуда его не дернул черт развестись с Элизабет Тейлор!
- Тогда тебе,
парень, больше подходит Клара, - с грубоватым сарказмом заявила
блондинка. – Она – натура поистине романтическая. Бог свидетель, ее
прабабкой не иначе была Кармен!
Весь вечер принц
угрюмо цедил вино и молчал, щурясь на потухавший камин.
* * *
Книппенбах выкурил
во внутреннем дворике трубку и уже возвращался к себе, когда заметил
полоску света из щели под дверью в библиотеку. Переступив порог, он
столкнулся со взглядом принца. Тот сидел в кресле, вытянув длинные ноги.
На шахматном столике стоял пустой кубок, на ковре валялась какая-то
книга, - сквозняком шевелило страницы.
- Садись, -
медленно произнес Христиан, и Книппенбаху стало не по себе от его
неподвижного взгляда, который напоминал невидящий взгляд слепых. – Я
знал, что ты тоже не спишь.
Они долго молчали.
За окном занимался рассвет; ускользали в вечность мгновения. Наконец,
принц глубоко вздохнул, будто пробуждаясь от гипнотического сна.
- Я ходил по
крепостной стене, потом спустился сюда, взял первую попавшуюся книгу,
открыл наугад. И вот что прочел. Это Дюма, слушай.
«Время идет, -
крикнул тюремщик. – Скорее торопитесь».
В это время
Маргарита с распущенными волосами стояла на коленях около Ла Моля и
плакала горючими слезами, похожая на кающуюся Магдалину, а Анриетта
втихомолку старалась увести пьемонтца. «Беги, Аннибал, - повторил Ла
Моль, - не давай нашим врагам радоваться, глядя, как два ни в чем не
повинных дворянина будут умирать позорной смертью».
Коконнас нежно
отстранил Анриетту, тянувшую его к двери, и, сделав в сторону тюремщика
торжественный и, в данных обстоятельствах величественный жест, произнес:
«Мадам, прежде всего отдайте этому человеку пятьсот экю, которые ему
обещаны».- «Вот они»,- достала кошелек Анриетта. Затем, грустно покачав
головой, он обратился к Ла Молю.
«Милый мой Ла
Моль, ты оскорбил меня если мог подумать хотя на минуту, что я способен
тебя бросить. Разве я не поклялся и жить и умереть с тобой? Но ты так
мучишься, мой бедный друг, что я тебе прощаю».
Он решительно лег
рядом с ним, наклонил к нему голову и коснулся губами его лба…»
Книппенбах поднял
глаза. Принц весь подался вперед, твердо глядя ему в зрачки.
- Каково? Ты
помнишь сюжет? /Книппенбах кивнул./ С современной точки зрения они оба -
и Коконнас, и Ла Моль – сумасшедшие. А для тех времен? Герои – для
королевы Наваррской, преступники – для народа и короля. Что это?
Трагедия, суровая и неизбежная. Человек становился преступником, отдавая
жизнь ради одного только взгляда любимой женщины, которая – и это вполне
вероятно – могла впоследствии его просто забыть. Что это? Канувшая в
Лету, отшумевшая, но некогда реальная жизнь? Или изощренный вымысел
романиста? Я думаю об этом все время.
Вид погруженного в
мучительные раздумья принца подобно кинжалу полоснул Книппенбаха по
сердцу. Он вскочил, заговорил возбужденно:
- О Боже! Конечно
же вымысел! Мало ли что могло взбрести в башку этому Дюма? Какая-то
сентиментальная чушь. Мой дорогой принц, вы нездоровы. Пора бы нам
прошвырнуться в Италию!
Христиан ожег его
взглядом – осекся.
- Говоришь –
взбрело в башку? То, чего не было в жизни, в голову не взбредет. -
Приподнял за подбородок голову Книппебаха, глянул в глаза. - Не так ли?
Это МОГЛО быть, значит, БЫЛО. Не в тот, так в другой раз. Не с этими
людьми, так с другими. Так? Так, я тебя спрашиваю?!
Книппенбах
вздрогнул.
- Так, мой принц.
- То-то.
Плечи принца
обмякли, он без сил повалился а кресло. Бесконечной чередой потянулись
секунды. Постепенно принц начал оживать; в доселе отрешенном его взгляде
появилось какое-то беспокойство. Книппенбах склонился к полу, сжав
руками виски.
- «Разве я не
поклялся и жить и умереть с тобой?..» Каково, а?! – Христиан хлопнул
друга по плечу. – А ты бы мог дать подобную клятву и исполнить ее?
Книппенбах
поежился, протер глаза.
- Чего молчишь?
Отвечай!
Книппенбах
медленно поднял голову, отвел взгляд.
- Н-не знаю.
Принц вдруг
засмеялся своим обыкновенным невеселым смехом. Книппенбаху стало как-то
легче, тревога его улеглась.
- Не врешь. Это
хорошо. Зачем похваляться тем, что нельзя проверить, что изжило себя,
умерло три века назад: кодекс чести, святая верность дружбе,
безумно-страстная преданность любви…
Он замолчал, но
как только успокоенный Книппенбах вновь встретился с его взглядом –
морозом продрало по коже, обдало холодной испариной лоб. Принц горделиво
вскинул голову, в прищуренных черных глазах читалась несокрушимая
уверенность в собственных силах.
- А Я БЫ МОГ.
Опять тишина
поглотила секунды; скрипнуло кресло, заскрипел крагами принц.
- Знаю, о чем
думаешь. Хорошо говорить тому, кого не притянешь к ответу. Но это – моя
внутренняя убежденность. И она не обманет. Я верю: я бы мог!
Книппенбах поднял
глаза, покивал, стремясь всем своим видом изобразить полное согласие с
другом, прервать измучивший его диалог. Эффект получился обратный. Лицо
принца сделалось каменным, взгляд – ледяным.
- Не веришь… -
пнул лежавшую на полу книгу, выкатил на Книппенбаха бешеные глаза. – Я
не верю в оккультную чертовщину, но – Боже мой! – как же еще доказать? –
Тяжело дыша, схватил друга за плечи, тряхнул: - Найди какого-нибудь
мага, Артур! Найди! Пусть он сотворит чудо. И я докажу! – Сильные пальцы
Христиана впились в плечи Христиана железной хваткой, лицо расплылось в
полутьме бледным пятном. – Обещай, что найдешь!
- Обещаю… - глухо
и с дрожью, будто давая страшную клятву, прохрипел Книппенбах. – Я
обещаю, принц.
3
Книппенбах сдержал
обещание: через неделю глазам принца предстал крючконосый дородный
мужчина, назвавшийся Джеймсом Вудом, гипнотизером и доктором медицины.
За окном влажно
дышала скандинавская осень, чуть слышался шум прибоя, а в кабинете
Христиана вовсю гудел камин и камердинер разносил грог в серебряных
кубках. Христиан был в отличном расположении духа и насмешливо
разглядывал мага. Вуд, пятидесятилетний мужчина, был весьма смугл и лыс.
Его близко посаженные, напоминавшие две крупных маслины глаза, смотрели
пронзительно и вместе с тем настороженно. Взгляд Вуда никак не вязался с
манерами провинциала и простодушной улыбкой.
- Судя по вашей
визитной карточке, вы – врач, - после длительного молчания заговорил
принц. – Какой областью медицины занимаетесь?
- Я психиатр, ваше
высочество.
Принц поправил
широкие рукава белоснежной рубашки, опустился на низкую, с резною
спинкой софу.
По его знаку
Книппенбах и Вуд уселись на стулья.
- Прекрасное
сочетание, - принц поджал губы, с трудом пряча усмешку. – Я говорю,
чудесно, когда в одном лице уживаются отмеченный высшей силой магнетизер
и серьезный ученый. /Вуд, не опуская выкаченных глаз, утопил в пышном
жабо подбородок, легонько постукивал кулаком по колену. На указательном
пальце его левой руки красовался великолепный сердолик./ На мой взгляд
это так же возможно, как и наличие в природе животно-магнетической
жидкости, которую так долго искали Франклин и Лавуазье.
Книппенбах
отвернулся, прыснул со смеху. Вуд, не меняясь в лице, проскрипел:
- Я прожил
нелегкую жизнь, и потому ваш нелестный отзыв, ваше высочество, мало
обидел меня. /Принц мягко, поощряюще улыбнулся./ Направляясь сюда, я не
исключал возможность того, что нужен вам как врач. Если это так, могу
сказать следующее. На данный момент у вас, ваше высочество, нет
существенных изменений в психическом состоянии.
- Ну, это не
новость. Хотя то, что вы пришли к этому заключению, не обследовав
объект, говорит о выдающихся способностях. Мы же, пригласив вас сюда,
хотели, так сказать, взглянуть на оборотную сторону медали, а именно
иметь удовольствие оценить во всей полноте ваши возможности как мага.
Могу добавить, что нами движет отнюдь не праздное любопытство, а …
интересы дела.
- Чем могу быть
полезен?
- Прочтите эту
страницу. /Книппенбах передал Вуду раскрытый том «Королевы Марго»./ Вы
знаете французский? /Вуд кивнул, углубляясь в текст./ Нам с Книппенбахом
хотелось бы испытать то же самое, что пережили Ла Моль и Кокконас, когда
плелись описываемые интриги, когда они были раскрыты и когда, наконец,
их вели на казнь.
Вуд оживился.
- Если я вас
правильно понял, ваше высочество, вам хотелось бы перенестись в
шестнадцатый век и, так сказать, временно влезть в шкуры этих
несчастных?
Принц – заблестев
глазами:
- Вы нас правильно
поняли.
Вуд прикрыл глаза
тяжелыми веками, наощупь соединил кончики пальцев.
- И вам бы
хотелось, чтобы, временно перевоплотившись, вы начисто забыли о своем
нынешнем состоянии и жили лишь мыслями и чувствами этих людей? – Он
потряс книгой.
Принц едва не
поперхнулся грогом.
- Вы правильно
поняли, черт подери!
Вуд легко
поднялся, вскинул тяжелый, до синевы выбритый подбородок.
- Понять нетрудно,
ваше высочество. Труднее будет решить задачу. Но я попробую. Если,
конечно, вы действительно этого хотите.
Принц и Книппенбах
на минуту будто проглотили языки.
- Ваши условия? –
спросил, наконец, Христиан, сверля взглядом неподвижную фигуру
магнетизера.
- Двести тысяч
долларов и две недели сроку. В день встречи с королевой Наваррской вы
должны выполнять все мои условия. Половину денег – сейчас.
Принц нервно мерил
шагами иранский ковер.
- Только не
вздумайте закатить что-нибудь вроде спиритического сеанса или задурить
нас гипнозом: ему, как известно, подвержены натуры, не склонные к
анализу собственных переживаний. Хорошенько подумайте!
- Ваше высочество,
я все обдумал и взвесил, - решительно заявил Вуд. - Рискуя показаться
смешным, могу заверить: перед вами не шарлатан вроде Арча Кроуфорда или
Лауры Кабот, а опытный психиатр, который давно в совершенстве освоил
телепатию и ясновидение. Выполнять поставленную задачу я берусь
абсолютно научными методами. В конце концов, вы можете навести обо мне
справки.
Принц, с трудом
сохраняя серьезный вид, оборвал доктора медицины.
- Хорошо. В случае
успешного результата получите еще двадцать тысяч. Я больше вас не
задерживаю, аванс получите в канцелярии.
Как только за
Вудом закрылась дверь, принц заливисто рассмеялся.
- «Перед вами не
шарлатан»! Ха-ха! Он, наверно, опустил слово «простой». Как ты думаешь,
Артур, зачем ему две недели?.. А справки ты наводил?
- Да. Живет в
Италии, занимается частной практикой. Защитил диссертацию в Вене.
- На англичанина
не похож. Какая-то полутурецкая образина. Намазать ваксой – от мавра не
отличишь. Где ты его откопал? Сейчас только в Штатах полмиллиона
телепатов, вампирологов и прочих прохвостов. У этого, по крайней мере,
диплом. Интересно, во что он обошелся ему?..
4
Получив деньги,
Вуд исчез и дал знать о себе лишь на тринадцатый день.
- А я, признаться,
подумал – надул, проклятый колдун, - прочитав вслед за принцем короткое
письмо мага, невесело рассмеялся Книппенбах. – Ох, не нравится мне эта
затея.
Принц придавил
письмо малахитовым пресс-папье, потрепал друга по плечу.
- Завтра ты должен
быть здесь в шесть утра. Это письмо я оставлю в столе, чтобы в случае
чего знали, как нас искать.
Текст письма Вуда
гласил:
Ваше Высочество!
Я жду Вас завтра в
восемь ноль-ноль на двенадцатом километре Г…боргского шоссе. Путешествие
займет не более полутора суток, и вечером следующего дня Вы будете уже
во дворце.
Преданный Вам Дж.
Вуд.
Отель «Олимпик»,
14 сентября … года.
Принц запечатал
этот листок, на конверте начертал своим крупным размашистым почерком:
«Вскрыть 16
сентября в 20 часов».
… На двенадцатом
километре шоссе возле небольшого трейлера принца и Книппенбаха ждал Вуд
в компании двух пожилых угрюмых мужчин. Один тут же пересел в
книппенбаховский «линкольн», другой, в темных очках, повел трейлер.
Вскоре машины свернули с шоссе, за окнами замелькали деревья –
углублялись в лес. Книппенбах мысленно ругал принца, который сурово
отверг его предложение – установить наблюдение за Вудом. После доброго
часа езды водители заглушили моторы. Вуд разложил перед друзьями колеты,
шпаги, шляпы и сапоги, передал два мешочка с золотыми экю. Принц и
Книппенбах переоделись. Взболтав содержимое небольшого термоса, Вуд
посмотрел в глаза принцу, сказал твердо:
- Вам нужно еще
выпить этот бальзам.
Книппенбах
испуганно оттолкнул протянутый стакан, жидкость пролилась.
- Чтобы рассеять
подозрения, я выпью его вместе с вами!
Вуд наполнил
напитком пластмассовый стаканчик, сделал два хороших глотка. Друзья,
шутливо чокнувшись, выпили. «Бальзам» был едва ли не горше полыни, от
него вязало во рту.
- Гнусное пойло,-
пробурчал Книппенбах, пробуя отточенность шпаги. Подумал: раз выдали
оружие, на жизнь покушаться вроде бы не должны.
- Пойдемте на
воздух,- голос Вуда оглушал, будто громом отдаваясь в ушах. – Идите
прямо по этой тропинке.
Друзья, не жалея
плащей и шляп, продрались сквозь колючий кустарник, миновали неглубокий
овраг. Расступились деревья, глазам открылась всхолмленная равнина:
пожелтевшие поля и лощины, свинцовое хмурое небо, мощеная влажно
блестевшим булыжником дорога. Дорога вела к незнакомому замку, мрачно
громоздившемуся на одном из холмов.
- В этом замке
остановилась королева Наваррская!
Друзья вздрогнули
от громоподобного голоса за спиной. Оглянулись – никого, только глухо
шумели деревья, да раскаркался ворон на поваленном пне.
- Что ж, идем, -
блестя глазами, криво усмехнулся принц, - поглядим на наваррскую
королеву.
Придерживая
тяжелые шпаги и неловко ступая в длинноносых сапогах, они быстро пошли к
подвесному мосту. У моста в начищенных до блеска кирасах стояла охрана.
Мост был опущен.
Перейдя его, молодые люди оказались в обществе солдат с алебардами и
гиганта-блондина в берете с плюмажем, по-видимому, офицера. Опираясь
огромной рукой в перчатке на драгоценный эфес, офицер почти торжественно
произнес:
- Граф де Ла Марш,
- царапнул небольшой острой бородкой нагрудник,- барон де Сен-Вери, - та
же исполненная почтительного достоинства процедура, - от имени ее
величества королевы я рад приветствовать вас здесь, в замке Сабле.
Неспешно развернул
могучий торс, посторонился, давая дорогу:
- Попрошу
следовать за мной в отведенные вам покои.
Офицер говорил
по-французски.
Друзья шагнули
было вперед, как вдруг офицер, глядя поверх их голов, восхищенно
воскликнул:
- У вас отличные
лошади, господа!
Стук подков о
дощатый настил моста заставил друзей обернуться. Два дюжих конюха вели
под узцы лошадей. Каракового жеребца под усыпанным рубинами чепраком и
гнедого иноходца с челкой следовало считать собственностью графа де Ла
Марш и барона де Сен-Вери. Но кто же эти пресловутые граф и барон?
Поспешая за офицером, принц пытался связать обрывки мыслей. В голове,
казалось, была необычайная ясность, но мысли летели с лихорадочной
быстротой; зрение и слух были обострены до предела: слепили лучи
неяркого солнца, оглушал звон подков о булыжник.
И тут Христиан
вспомнил: граф де Ла Марш – шурин короля Людовика!..
Миновали каменную
ловушку, в конце которой возвышались вторые замковые ворота. Лошадей
повели направо – к конюшне; офицер ввел друзей в жилые покои, зазвенел
шпорами, взбираясь по винтовой лестнице. Втроем миновали мрачную
галерею, долго шли коридором. Офицер отворил небольшую дверцу в нише,
отступил вбок:
- Ваша комната,
господа. Прошу никуда не отлучаться: я немедленно доложу о вашем
прибытии королеве. Вы голодны, вы устали с дороги – обед и вино вам
сейчас подадут.
Друзья, недоуменно
переглянувшись, протиснулись в комнату. Там стояли две деревянных с
резными спинками кровати, пол устилал испанский ковер, на голой серой
стене висело распятие. Окно с мелкими окончинами в свинцовом переплете
пропускало так мало света, что даже в полдень здесь царил полумрак.
Книппенбах прошел к окну, принц опустился на стул.
- Что ты на это
скажешь?
Книппенбах пожал
плечами.
- Посмотрим, что
будет дальше.
В дверь
поскреблись. Вошел мальчик-слуга, молча поставил на ночной столик
холодную телятину, фрукты, две бутылки с вином. Поклонившись, бесшумно
исчез за дверью.
- Мне как-то
необычайно легко сегодня, - сказал Книппенбах, разливая золотистое
испанское вино по стаканам. – Хочется скакать, рубить и буянить. Кровь
так и бурлит!
Принц скосил в его
сторону взгляд.
- Представь, я
испытываю то же самое, - спохватился, вскочил, едва не опрокинув поднос
с едой. – Что ж мы сидим? Надо немедленно осмотреть этот замок!
В коридоре
послышались шаги нескольких человек, зазвенели шпоры. Уставя вперед
плюмаж, в комнату протиснулся уже знакомый друзьям офицер.
- Граф, барон.
Королева ждет вас!
Принц и Книппенбах
молча последовали за офицером. Пройдя галерею, повернули в другое крыло.
У тяжелой дубовой двери стояли охранники с алебардами. Миновав переднюю,
молодые люди очутились в затянутом синим бархатом зале и, будто слепимые
ярким полуденным солнцем, замерли на пороге.
Посреди комнаты, у
большого резного стола, разговаривали две отчаянно прекрасные женщины.
Их вид – гордые профили, фантастическая белизна кожи, блеск драгоценных
камней – поистине ослеплял. Друзья, остолбенев, упивались видом этих
прелестных созданий… В молчании пролетела минута.
Первым опомнился
Христиан: его будто током ударил гневный взгляд Маргариты. Вспомнив, что
здесь он всего лишь граф, а не принц, поспешно сорвал шляпу и отдал
поклон. Книппенбах тотчас последовал примеру друга. Дамы быстро
переглянулись; королева на миг уронила ресницы, усмехнулась краешком
рта. Христиан готов был провалиться на месте. Он бешено стиснул зубы,
боясь совершить вторую оплошность – заговорить первым.
5
- Господа, -
молвила Маргарита, и от мелодии ее голоса у Христиана тревожно и
сладостно сжалось сердце. – Вы проделали долгий путь и наконец вы здесь.
Вчера мы получили письмо от виконта де Тюрена, где он дает вам
прекрасные рекомендации. Вы храбры, вы преданы религии и королю. С вами
мы можем чувствовать себя в безопасности.
- Пусть сатана
сотрет меня в порошок, мадам, если это не так, - поклонившись королеве,
почти весело заговорил Книппенбах.
Маргарита, прикрыв
роскошными ресницами агатовую черноту своих глаз, благосклонно кивнула.
И этот взгляд, и улыбающиеся прекрасные губы, и маленькая атласная
туфелька на почти детской ноге, - все восхищало в ней Христиана,
наполняя трепетом все его существо.
Другая дама,
золотоволосая, повыше ростом, улыбаясь, постукивала по мраморному
столику розовым ноготком. В ее прическе горело три рубина – один на лбу,
два у висков, а надменно-зовущий взгляд и резкий и хищный вырез ноздрей
делали ее похожей на Клеопатру. «Герцогиня Невэрская, - догадался
Книппенбах. – И будь я проклят, если пламя страсти ее не подобно
вулкану». Рассудив так про себя, новоявленный барон де Сен-Вери не без
удивления заключил, что начинает проникаться стилем далекой и теперь уже
такой близкой эпохи. Принц не спускал глаз с королевы, упиваясь минутой
приобщения к чуду – минутой, которую денно и нощно он призывал. Подобный
взгляд не мог не смутить даже королев и принцесс. Маргарита и Анриетта
переглянулись.
- Пока вы
находились в пути, - отбросив раздумье, продолжала Маргарита, - от
короля пришло известие из Парижа. Он пишет, что герцог Гиз готовит
заговор против моего брата, короля Генриха, что в Париже и вокруг него
собраны верные королю Наваррскому гугеноты, что резня между гизовцами и
королем Генрихом может открыть королю Наваррскому дорогу к трону
Франции.
- Уж не думает ли
король Наваррский поддержать в этом деле герцога Гиза? – хрипло, с
тревогой в голосе спросил Христиан.
- Нет. Гиз –
главный из наших врагов, с ним невозможен союз или даже временное
перемирие. Когда королю станут видны нити заговора, он примет решение:
воспользовавшись схваткой колоссов, захватить власть или использовать
голову Гиза как плату за право наследовать французский престол. Поэтому
он выжидает. Да и что он может сейчас предпринять?! – Королева гордо
вскинула подбородок. – В письме короля сказано и о вас, господа. А
поскольку вы облечены доверием его величества, мы, надеюсь, можем
рассчитывать на ваши прославленные клинки? Мы живем в этом замке уже
несколько дней, а охрана наша малочисленна.
- Ваше величество
может располагать нами всецело, - с дрожью в голосе, явно волнуясь,
проговорил Христиан. – Мы преданны делу короля душою и телом.
Королева ласково
улыбнулась.
- Спасибо,
господа. У вас будет возможность это не раз доказать.
Молодые люди,
откланявшись, вышли.
- Отныне я для
тебя – граф де Ла Марш, - негромко, но властно сказал Христиан
Книппенбаху. - Уразумел?
Разговаривая, они
подошли к небольшой площадке перед конюшней, где конюхи прогуливали
лошадей. Цокот подков о булыжник будто молоточками бил в виски.
- Не знаю, как
вам, граф, а мне эти звуки весьма неприятны, - указывая на лошадь
выезжавшего из ворот мушкетера, заметил Книппенбах, - будто кто-то
палкой стучит у меня в голове.
- Здесь как в
колодце, - слегка прищурясь, ответил Христиан, - звуки не разлетятся в
эфире, покуда многократно не отразятся от стен. – В задумчивости потер
лоб, спросил: - Никак не пойму, где мы: в начале правления Генриха
Третьего или в канун восстания городов? Все говорит за то, что на носу
«День баррикад», но не кажется ли тебе, мой друг, что для своих тридцати
пяти королева чересчур молода? /Книппенбах, не очень хорошо понимавший,
о чем идет речь, промолчал./ Сколько ей лет, на твой взгляд?
- Я думаю, никак
не больше двадцати пяти, - уверенно ответил Книппенбах.
С крыльца сошел
офицер, изящным жестом пригласил друзей в замок. По винтовой лестнице
спустились в подвал, где жарились куры, шипела на медной сковородке
яичница. Втроем уселись за стол.
- Я знаю вас,
господа, как верных и отчаянно храбрых слуг его величества короля,-
пристраивая между колен свою огромную шпагу, проговорил офицер. – Вы,
надеюсь, тоже кое-что слыхали о капитане де Руа, не так ли? Вот я и
подумал: нам с вами не помешает пропустить по стаканчику за знакомство.
Эй, мэтр Бине!
Друзья уселись за
стол и сбросили шляпы.
Тот, кого капитан
де Руа назвал мэтром Бине, хлопотал у плиты и обликом весьма смахивал на
пирата. Он имел большое туловище и косолапые короткие ноги; коротко
постриженные волосы выдавали его большие петлистые уши; цепкие волосатые
руки проворно смахивали со стола сор, расставляли кружки, стаканы.
Обветренное, с перебитым носом лицо Бине улыбалось всеми многочисленными
морщинами.
- Твой кувшин
слишком мал, - прорычал капитан. – Принеси посудину побольше или наполни
его снова!
Бине молча
поклонился и поспешно вышел. Капитан проводил его пристальным взглядом
и, будто разговаривая сам с собой, произнес:
- Прошли времена…
и нет уж тех, кому внушала смертный ужас улыбка Бине.
Как только мэтр
Бине внес новый кувшин, капитан заторопился наверх – «по весьма
неотложному делу». Подавая на стол, трактирщик беспрестанно ухмылялся,
его бегающие кофейные глазки колюче поглядывали на друзей. Захмелевший
принц пробурчал:
- Не знаю, что
имел ввиду де Руа, но рожа этого Бине отнюдь не благообразна.
- Завидя этакую
образину, поневоле утратишь весь аппетит, - поддакнул Книппенбах.
Христиан швырнул
на стол экю, и друзья поспешили на воздух. Бине проводил их той же
циклопьей улыбкой.
* * *
Часы пробили
полдень, когда на верхней площадке воротной башни встретились Маргарита
и Христиан. «Граф де Ла Марш» застыл пред королевой в почтительной позе
с непокрытой головой. На другом конце площадки вели беседу герцогиня
Невэрская и «барон де Сен-Вери»; оттуда слышны были шутки и смех.
Маргарита
выглядела усталой и грустной. Взор ее, устремленный куда-то вдаль, то и
дело туманила дымка печали. Это усиливало нерешительность Христиана; он
не знал, с чего начать разговор.
- Скажите, граф, -
молвила королева, - вы служите королю Наваррскому почти год, вашей шпаги
боятся враги, ее остроту славят друзья. Де Тюрен отзывался о вас с
восхищением. /Христиан поклонился, польщенный./ И я все думаю, - прижав
к груди руки в перстнях, взволнованно продолжала королева, - если уж
такие дворяне, как де Муи, де Тюрен, как вы и ваш друг служите
наваррскому королю, то, наверное, вами движет вера в успех нашего дела,
в великую будущность короля. И дело здесь не только в гороскопе Рене…
Христиан упал на
колено, загремел ножнами о булыжник.
- О, ваше
величество! Я могу сказать вам больше Рене, а сделать не меньше Ла Моля.
Глаза королевы
подернулись влагой.
- Ла Моль! Он
погиб по моей вине. Сколько храбрых дворян сложило головы на плахе,
погибло от рук католиков в одну страшную ночь! Неужели предсказания
гороскопа ошибочны и кровь, пролитая ими, напрасна! Все верят в
счастливую звезду короля, сражаются, гибнут, а Генрих все так же далек
от французской короны, как год или три года назад. Или ему суждено
взойти на трон Франции стариком?.. Встаньте же, граф!
Христиан вскочил,
заговорил возбужденно:
- Он будет, будет
властелином Франции! Он будет великим королем! И не стариком он взойдет
на престол. Это случится, когда ему исполнится … тридцать пять лет!
Во взоре ее
читалось смятение.
- С чего вы
взяли?!
Христиан опять
упал на колено, конец ножен зацепился за шпору.
- Это так же
верно, мадам, как и то, что меня зовут граф… О, Боже, что я говорю?!
Судьба короля известна мне до самой его кончины; мне неведома лишь
собственная судьба…
Он отшвырнул
шляпу, протянул руки, будто слепой.
- Мадам, скажите
одно только слово! Жизнь моя и смерть в ваших руках. Ради вашей улыбки,
одного только взгляда я согласен быть разрезанным на куски,
четвертованным или распятым. Я пойду на все, но дайте надежду стать
вашим другом, слугой. Полно скорбеть о казненном, я способен любить и
умереть не хуже его. Вы созданы не для печали, а для любви… Я люблю вас!
- Вы с ума сошли!
Встаньте, месье. Вы говорите такие слова королеве.
По-королевски
властный голос ее зазвенел как сталь. Эти слова потрясли Христиана, и
он, боясь столкнуться с гневным взглядом любимой, попятился к лестнице.
Поклонился, сбежал вниз и опомнился только во дворе, у ворот. Ударив по
нервам, накатила волна бешенства; закипала неистовая королевская кровь.
Ноздри Христиана раздулись, он задыхался.
- Королеве!.. Я
тоже почти король!
Слава Богу, в эти
минуты никто не попался ему на глаза.
* * *
Между тем
Книппенбах не терял времени даром: теребя наклеенные усы, он бойко
обхаживал герцогиню. При упоминании имен герцога Анжуйского и герцога
Гиза он хватался за эфес тяжелой рапиры, грозно блестел глазами и
чертыхался. Словом, перед прекрасной Анриеттой предстал удалой рубака,
второй Коконнас, и потому ее изумрудные очи дивно блестели, прекрасные
губы слегка приоткрылись.
- Месье, вы –
гугенот?
- Что вы, мадам, я
добрый католик и, клянусь бородой адмирала, кое-кто имел честь в этом не
раз убедиться! Теперь же, когда король Наваррский вернулся в лоно
истинной церкви, я с не меньшим рвением, чем Карлу Девятому, служу ему.
- Вы верите в
судьбу короля?
- Гром и молния!
Так же как в то, что вы – прекраснейшая из всех звезд на небе. Беседа с
вами подобна цветению лотоса или…
Герцогиня едва
заметно усмехнулась, не сумев скрыть, что она польщена.
Месье, у вас
верная рука и честное сердце. Бог послал королю Наваррскому надежных и
преданных слуг.
- Клянусь Богом,
для нас с графом де Ла Марш имя короля свято. Граф и я спаяны такой
дружбой, как клинок и гарда этой рапиры!
- И тем не менее,
кончик клинка обломился, - смеясь глазами, молвила герцогиня. –
Посмотрите на своего Пилада. Он ретируется как убоявшийся трубящего рога
олень.
- Он бледен как
полотно! Я должен ободрить его.
Герцогиня скривила
губы в усмешке.
- Я думаю, в таких
случаях полезнее побыть одному. Проводите нас с ее величеством в замок.
И подберите шляпу с этим чудным пером.
6
В своей комнате
молодые люди повели себя по-разному: истощенный недавнею вспышкою гнева
принц без сил повалился на стул, а Книппенбах принялся возбужденно
ходить взад-вперед, царапая ножнами мебель. Он бормотал что-то себе под
нос. Христиан уловил восклицание:
- Хороша,
чертовка!
- Кто?
- Герцогиня. Вы бы
видели, мой друг, как благосклонно она мне кивнула, когда я провожал их
до покоев! Пламя, не женщина!
- Побереги эпитеты
до лучших времен и перестань маячить.
- Граф! Вы
огорчаете меня, не разделяя мое ликование…
Лицо Христиана
потемнело от гнева.
- Кто – «граф»?!
Это я там – граф. Ты понял, черт тебя подери?!
Когда Книппенбах
находился в хорошем расположении духа, его трудно было смутить. Он
уселся за стол, разлил в стаканы вино. Не допив, отставил стакан,
призадумался.
- И все-таки
чертовщина! Замок, охрана, королева и герцогиня… Откуда это взялось?
Ваше высочество, быть может, наши души переселялись на четыре века
вперед, чтобы в нужный час возвратиться? Вспомните индусские штучки! –
Оттолкнул кувшин, меняясь в лице. – Что-то я не испытываю блаженства при
мысли, что мы пожаловали в этот век навсегда. – Встрепенулся; озираясь,
проговорил громким шепотом: - Мы совсем забыли о Вуде, мой принц. Он
должен быть где-то рядом. Он переправит нас в привычную обстановку и все
будет о'кей.
Принц, пригубив
вино, скрестил руки, устало закрыл глаза. И в то же мгновение опять
застучала в висках кровь, а воспаленный свет ночной лампы проник сквозь
опущенные веки ярким пятном.
- Можешь
отправляться на поиски Вуда. Я остаюсь здесь.
Книппенбах
помолчал, смакуя вино. Шумно вздохнув, бесшабашно тряхнул кудрями:
- Разве я могу вас
покинуть? Мне больно это слышать, мой принц. – Теребя темляк, спросил
хрипло: - Раз уж нам суждено здесь надолго застрять, то хотя бы ответьте
мне, за кого мы обнажим свои грозные шпаги?
- Уж конечно не
ляжем костьми за покинутую Богом династию Валуа. Поможем Бурбонам! Им
назначено царствовать еще два с лишним века.
Книппенбах
предложил еще выпить – «за дерзкий выбор». Наполняя стаканы, он
бормотал:
- Вы не находите,
ваше высочество, что аликантское вино как-то странно бодрит? Голова
вроде соображает, но порой возникают такие желания – сомневаюсь, не
вселился ли в меня бес?
Христиан не успел
ответить. Со двора послышались крики, топот ног и копыт, лошадиное
ржанье. Подбежав к окну, принц увидел: по влажной от дождя брусчатке
двора быстро шел рослый худой человек в черной одежде; за ним,
придерживая шпагу, еле поспевал капитан де Руа; бородатый конюх с трудом
удерживал на поводу крупного вороного жеребца. Человек в черном
размахивал правой рукой при ходьбе и громко ругался, топорща усы. Когда
он замолчал, слушая слова офицера, на костистых скулах его напряглись
острые желваки. Поминая черта, оба взошли на крыльцо. Спустя четверть
часа в комнату друзей ворвался запыхавшийся де Руа – на лице красные
пятна, губы прыгали:
- Граф, королева
послала меня за вами! Ради всего святого, быстрее!
- А в чем дело? –
поспешно накинув свой черный, с алым подкладом плащ, спросил принц.
- Не спрашивайте
ничего! Время дорого!
* * *
Королева была
одна. В прохладной комнате ее царил полумрак.
Маргарита что-то
торопливо писала. Вот она подбежала к окну, вчиталась в написанное;
затем вернулась к столу, схватила перо, прибавила несколько слов, рвя
бумагу. Превратившийся в изваяние Христиан отметил, что Маргарита
настолько спешит, что у нее даже нет времени приказать зажечь несколько
свечей в канделябре.
Королева позвонила
в серебряный колокольчик. Вошла камеристка.
- Жийона! Пусть
капитан де Руа немедленно отправит это в Беарн!
- Вот так, граф, -
с ледяною улыбкой, негромко произнесла королева, когда камеристка ушла,
- несмотря на блестящие предсказания, мы вновь терпим поражение, которое
грозит стать началом конца. – Она притопнула каблучком, в глазах
зажглось холодное пламя ненависти. – Герцог Гиз пронюхал, что король
Наваррский в Париже. Он решил купить безграничное доверие при дворе его
головой! Королева-мать раззвонила, что Генрих готовит мятеж и что якобы
с этой целью он тайно прибыл в Париж. О, как бы возликовала она, увидя
пойманного короля Наваррского в Лувре! Только что из столицы прискакал
де Муи. Королю удалось ускользнуть, но погоня наступает ему на пятки.
Что скажете вы теперь, месье прорицатель? Не поколебалась ли ваша вера в
великую будущность моего супруга и вашего короля?
- Нет, мадам, - с
достоинством поклонившись, вскричал Христиан. – Я готов каждый день
повторять раз уже мною сказанное как молитву вплоть до того дня, когда
королю исполнится тридцать шесть!
Королева бросила
быстрый и, как показалось Христиану, исполненный нежной признательности
взгляд. Этот взгляд наряду с осознанием, что на дворе 1575 год, подняли
дух Христиана, пробудили в нем веру в успех. Маргарита указала Христиану
на стул и села сама, облокотившись на подлокотник. В полутьме огромные
зрачки ее расширились во все глаза, и блестящая чернота их завораживала,
восхищала. Длинные прозрачные пальцы стиснули полированный подлокотник,
грудь высоко вздымалась под платьем, и Христиану казалось, что он
ощущает на своем челе ее благоухающее дыхание.
- Вы говорили, что
любите меня? – вдруг спросила она.
- Да, - хрипло
ответил Христиан и встал на колено. – Да, я люблю вас.
Ее белеющая во
тьме рука метнулась по полировке, и он припал к ней, затрепетав.
- Встаньте, -
ласково шепнула она, но он не шелохнулся, придерживая неистово
трепетавшее сердце.
- Вы несносный
юноша, - сказала Маргарита, поднимаясь. По голосу было ясно, что губы ее
улыбались. Он же, будто свалив с груди пудовую ношу, с облегчением
вздохнул и поцеловал подол ее платья. Она мягко взяла его ладонь и
подняла его с пола. Он схватил ее маленькую в перстнях руку и стал
целовать, поднимаясь все выше…
- Вы в самом деле
несносны, - заслонившись душистой ладонью, прошептала она. – Я не требую
от вас клятв и признаний. Мне, как и каждому, ясно, что вы до последнего
вздоха преданы нашему делу. Теперь же я убедилась, что вы обладаете
даром любить, а это значит, можете быть любимы. /Христиан с великим
трудом подавил в себе неистовое желание прижать ее к себе так, чтобы со
стоном сомкнулись уста…/ Вот медальон с рубином, залог любви. Вы будете
сопровождать нас в Беарн. Идите же, в полночь мы тронемся в путь.
Христиан жадно
припал сухими губами к подарку любимой и, шатаясь, вышел из комнаты.
* * *
В помещении, куда
вернулся после свидания с королевой Христиан, раздавался серебряный звон
шпор и звучала песня:
У
вашей двери сплел бы я шалаш,
К
моей душе взывал бы…
Христиан как
вкопанный застыл на пороге, наблюдая, как друг Книппенбах мечется по
проходу, совершая немыслимые прыжки.
- Она прекрасна
как Виола, мой принц! – вскричал «барон де Сен-Вери». – Это ангел во
плоти с темпераментом язычницы Таис.
- Ты наверно успел
оценить ее темперамент, если тебя повлекло на столь нелепые сравнения? –
бросаясь в одежде на постель, лениво спросил принц. – Что же касается
Виолы, я представлял ее черноволосой.
- Зачем непременно
измерять то, что и так ясно как Божий день по одному ее взору?
Принц криво
усмехнулся. Книппенбах спохватился:
- А как ваша
Оливия?
Принц нахмурился,
приподнялся на локте:
- Не твоего ума
дело.
Книппенбах еще
повертелся перед зеркалом, любуясь своим жемчужно-серым колетом, привел
в порядок «усы». Видя, что принц задремал, он потихоньку выскользнул из
комнаты и помчался к своей Анриетте. Но герцогиня находилась у королевы,
и он, удрученный, поплелся на двор – к лошадям.
Принц, измученный
фантастически бурным днем, смежил будто свинцом налитые веки. В голове
звенело. Тело жаждало покоя и отдыха, но сон не шел: сердце гулко
билось, отдавая в виски и затылок, мозг раздирали вереницы мыслей и
образов. Не раз в холодном поту Христиан садился в постели, невидяще
уставясь в вечерний сумрак комнаты, и вновь без сил ронял голову на
подушку. Наконец, он забылся и услышал во сне зовущий на помощь крик
Маргариты.
Он выскочил с
обнаженною шпагою в коридор. Далеко, в самом конце погруженной во мрак
галереи, подобно мерцающему светильнику в алтаре, поблескивал огонек, и
Христиан побежал к нему, обливаясь холодным потом. Он делал
нечеловеческие усилия, чтобы бежать быстрее, но не бежал, а лишь
подпрыгивал высоко к потолку, опускаясь на почти то же место. Одежда его
взмокла от пота, а спереди и с боков прохватывало сквозняком и руку
оттягивала холодная как лед шпажная рукоять. Из-за колонны, загораживая
дорогу, вышли два рыцаря в шлемах с забралами. Задохнувшись беззвучным
криком, Христиан ударил одного шпагой – по полу покатился, бренча,
пустой шлем: под латами никого не было. Христиан с омерзением пнул груду
железа, побежал в конец галереи – туда, где маячил, грозя погаснуть, его
огонек. Мелькали, выплывая из мрака, колонны, обдувал лицо могильным
холодом ветер, гулко отдавался под сводами стук каблуков.
Большая свеча
горит в маленькой комнате, и Христиан делает шаг к ней с порога. За
газовой прозрачностью ширмы он видит точеный профиль женщины. Женщина
сидит на стуле, откинувшись и покачивая туфелькой на ноге. «Маргарита!»
- он с силой отбрасывает занавеску – и цепенеет от ужаса, чувствуя, как
ухнуло в пропасть сердце. Перед ним – мэтр Бине, ощерившийся мерзкой
улыбкой: торчащие вкривь и вкось желтые зубы, глубокие морщины,
вздрагивающий кадык и – безжизненно-неподвижный взгляд маленьких глаз. В
руках Бине – поднос, накрытый черной салфеткой. «Маргарита? Вот
Маргарита!» - скрежещет разбойничья образина и сбрасывает салфетку
волосатой рукой. На подносе – восковая фигурка в горностаевой мантии и
шутовском колпаке. «Вот Маргарита!» - Бине тычет в нее свой корявый
палец, и принц, вглядевшись, узнает в фигурке себя. Он хлещет наотмашь
хохочущий рот, но рука тяжелеет и удары не достигают цели; он тычет
шпагой бесплотное тело – из ран вместо крови брызжут холодные струйки
воды…
- Принц!
Вставайте же, принц! – Взывал Книппенбах. Испуганный, видя друга в
бреду, он наложил мокрый платок на его лоб и в отчаянии сорвался на
крик.
- Ты с ума сошел!
Чего ты орешь? – Морщась как от зубной боли, прохрипел со сна Христиан.
- Я ору?!
Послушали бы вы минутой раньше свой нечеловеческий вопль, ваше
высочество!
Принц помотал
головою, стряхивая сонный дурман.
- Обыкновенное
дело: дурной сон. Приснись тебе такое – душа прямиком отлетела бы в рай.
Перестань отбивать зубами испанский танец! Зажги свечу, налей вина.
Книппенбах
поспешно исполнил волю августейшего друга. Принц залпом осушил стакан,
Книппенбах промедлил и поперхнулся: за окном из ночной мглы раздался
чей-то душераздирающий вопль. Прогремел пистолетный выстрел, застучали
копыта. Обнажив шпаги, друзья выбежали в коридор. Навстречу с дымящимся
пистолетом мчался капитан де Руа. /Христиан успел разглядеть его
окровавленный лоб и продырявленный колет./ Запалено дыша, он кричал:
- Быстрее за мной,
господа! В замок ворвались люди Гиза! Задержим их, спасем королеву!
Христиан, не помня
себя, бросился за де Руа. Лицо его горело, глаза блестели лихорадочным
блеском: предстоящей опасности он отдался всем своим существом. Сзади,
стуча каблуками, бежал шестипудовый Книппенбах.
- Нас предали! –
задыхаясь от быстрого бега, хрипел капитан. – Гиз подкупил охрану
моста.
Во дворе,
освещенном огнем нескольких факелов, метались, сшибаясь, человеческие
тени, звенело оружие, слышались ругань и чей-то предсмертный хрип. Де
Руа на мгновение замер, вглядываясь в темноту, откуда, зловеще блестя
доспехами, приближались враги.
- Мои люди
перебиты! Скорее назад! Задержим их в галерее!
В галерее, втроем,
они в слепой ярости размахивали бесполезными шпагами, звеня по стали
уставленных им в груди протазанов и алебард.
- Де Муи провел
королеву через потайную калитку, - крикнул в ухо Христиана де Руа, -
теперь уносите ноги вы!
Сорвав с себя
берет, он швырнул его в лицо одному из солдат, ударил его в бок, под
кирасу. Солдат осел, выронил протазан. Из-за спин алебардщиков вынырнул
офицер, выполнил шпагой обманный полный оборот, сделал выпад. Де Руа
упал, зажимая рану рукой.
- Бегите, месье Ла
Марш! – это были последние его слова.
Друзья остались
вдвоем против четверых противников. Они продолжали отступать, отбиваясь
шпагами. Христиан, отводя «дагой» неприятельский протазан, норовил
ткнуть солдата шпагою в низ живота, - туда, где кончался полудоспех.
Книппенбах ловко орудовал тяжелой рапирой с длинной поперечиной и
ажурною гардой. Рубя направо и налево онемевшей рукой, принц думал о
комнате королевы, что находилась у них за спиной. Он рассчитывал
затвориться в покоях Маргариты в надежде уйти от погони потайным ходом
или через окно.
- Держитесь,
Артур! Если отступим в покои королевы, мы спасены!
Едва с губ
Христиана слетели эти слова, как сзади, давя позвонки и кадык, навалился
кто-то горячий, тяжелый. Принц вслепую ударил нападавшего – эфес,
звякнув, лишь скользнул по кирасе. Христиан вывалил язык, задыхаясь, и
тогда ему в лицо, разъедая глаза и небо, ударил горький дурман.
7
Книппенбах очнулся
в мрачной, с низкими прокопченными сводами комнате, на соломе. Он
приподнялся на локте, пытаясь припомнить, что его сюда привело. Вспомнил
бой в галерее – застонал, зарылся лицом в солому. Потом вскочил,
огляделся: закрепленный на выложенной из неотесанного камня осклизлой
стене факел освещал один угол темницы и дверь, обитую железными
полосами. Книппенбах подошел к двери, долго шарил, ища скобу. Скобы не
было, дверь открывалась наружу. Книппенбах налег плечом – никакого
эффекта. Хотел отойти, снова лечь, как вдруг в коридоре послышались
приглушенные голоса. Приник к косяку, прислушался. Люди за дверью
разговаривали по-французски. Один из голосов был как будто знаком
Книппенбаху.
* * *
- Как ваше имя,
месье?
- Граф де Ла Марш.
- Сколько вам лет?
- Двадцать два и
шесть месяцев.
- Что делали вы с
де Сен-Вери в замке Сабле?
Принц застыл перед
сидящими за небольшим столом судьями и повытчиком, отвечал на вопросы
довольно молодого, с холодным, неподвижно уставленным взглядом
председателя суда.
- Итак, что делали
вы с вашим другом в замке Сабле?
- Жили, и ничего
более, - Христиан пожал плечами.
- В самом деле? –
председатель усмехнулся рыбьим ртом. – Жили, готовые в любую минуту
вступить в смертельную схватку с теми, кто выполняет волю его величества
короля! Кто из врагов его величества, с которыми вы находились в
заговоре, также скрывался в замке?
Христиан бросил на
судей исполненный насмешливого презрения взгляд, поджал губы упрямо:
- Мы были одни,
когда на нас подло напали. Откуда нам знать, кто это был: слуги короля
или обыкновенные разбойники, головорезы?
Председатель,
распустив складки на лбу, с равнодушием истукана смотрел поверх головы
принца. После минутного размышления проскрипел:
- Вы упорствуете,
не желая назвать имена сообщников. Мы подвергнем вас пытке.
Принц, вздрогнул,
почувствовав, как душу его пронзил ледяными иглами страх. Подняв голову,
он с ужасом посмотрел в дальний угол, где чернел оснащенный всем
необходимым для пытки станок; там же стоял палач. Это движение не
ускользнуло от внимания судей. Председатель перехватил взгляд Христиана,
раздвинул в усмешке бескровные губы.
Два алебардщика
ввели в зал пыток Книппенбаха. Он держался уверенно, без тени уныния:
подбоченясь, нагло щурил красивые глаза, на вопросы отвечал с
бесстрашным сарказмом, ободряюще кивал принцу. Так ничего не добившись,
председатель смахнул со лба пот и приказал охране:
- Уведите до
вынесения приговора.
В камере Христиан
метался из угла в угол, проклиная собственную слабость. Потом, подойдя к
чадящему факелу, достал медальон Маргариты и поклялся, что даже под
пыткой не назовет светлого имени королевы.
* * *
- Приговор суда,
вынесенный в замке Сабле по делу Буйона Генриха Ла Марш, обвиненного и
уличенного в преступлении против его величества, а именно в покушении на
престол и жизнь короля и заговоре против государственной безопасности…
Суд постановил: означенного Ла Марш обезглавить, имущество его
конфисковать… Поскольку весь заговор раскрыт, сообщники пойманы и
признались под пыткой в преступных замыслах против его величества
короля, означенного Ла Марш чрезвычайной пытке не подвергать, а приговор
привести в исполнение 16 сентября сего, 1575 года, на рассвете!
Председатель
читал приговор торжественно и громко, выразительно взглядывая в паузах
на осужденных. И вновь Книппенбах был спокоен и улыбался, а принц
скрипел зубами от ненависти к палачам.
Во внутреннем
дворике замка был сооружен эшафот, на эшафоте зловеще чернела колода с
воткнутым топором. Четверо алебардщиков выстроились возле ступенек,
ведущих на плаху; неподалеку стояли священник, судьи и офицер. Палач
опирался волосатой рукою на топорище, из-под густых бровей разглядывал
осужденных. Ослепленный дневным светом принц долго щурился и вздрогнул,
узнав в палаче мэтра Бине.
Книппенбах,
заметивший смертельную бледность принца, шепнул:
- Ваше высочество,
я первым взойду на плаху.
- Нет! Я первый.
Я… хочу умереть!
Книппенбах
вытаращил глаза, беззвучно ловя ртом воздух. Принц бросил на друга
исполненный ледяной отрешенности взгляд, и Книппенбах замолчал, прикусив
язык.
Христиан стал
медленно восходить на эшафот. Голова его была запрокинута, взгляд
расширенных глаз сделался как бы стеклянным. Книппенбах подумал, что
такой взгляд был, наверное, у принимавших мученический конец гугенотов,
которые, защищая религию, не страшились ни смерти, ни мук.
Повытчик сложил
бумаги, увидел подле себя осужденного – и вздрогнул, попятился. Палач
согнал с лица свою мерзкую ухмылку, шагнул к принцу. Христиан уже стоял
на коленях, положив голову на чурбак. Сперва он разглядывал гвозди,
которыми был сколочен помост: их аккуратные рифленые шляпки блестели там
и сям из досок. Что-то тревожило принца, не нравилось ему в этих
гвоздях, но мысли путались и сознание покидало измученный мозг. В руке
Христиана блеснул медальон Маргариты с рубином, похожим на застывшую
кровь. Принц вздохнул, бросил прощальный взгляд на подарок любимой.
Палач вплотную приблизился к жертве, заслонил свет грязновато-красным
пятном. Вот складки его плаща колыхнулись, поползли вверх. Значит, он
взмахнул топором…
8
Минуту спустя к
месту «казни», побросав алебарды и шпаги, сорвав плащи, парики,
сбежались все восемнадцать нанятых Вудом актеров и каскадеров. Послали
за врачом, так как принц был без сознания. Врач – пожилой строгий
мужчина – хмурился, щупая пульс. Вставая с колен, процедил:
- Сильный обморок…
Скорее носилки!
Прилетел вертолет.
Книппенбах суетился, распоряжаясь отправкой. Когда растворился в вышине
шум винтов, Вуд услыхал громкую ругань.
- Вы ответите за
это! – Книппенбах ткнул пальцем в небо. – Вы оккультное чучело и
шарлатан!
Вуд даже не повел
бровью, невозмутимо нюхал табак. Пободав большой головою, чихнул,
аккуратно отряхнул кружева.
- Успокойтесь,
молодой человек. Возьмите себя в руки. Об эксперименте были извещены при
дворе.
- Вот как! Свои
шарлатанские выходки вы облекли в научную тогу! – Не унимался Книппенбах.
Вуд взглянул с
пытливым прищуром:
- Вы поверили, что
очутились в шестнадцатом веке. Какое же здесь шарлатанство?
- Я в это не
верил! – выпалил Книппенбах.
- О-ля-ля! И не
предупредили принца. Как же так?
- Я догадался в
последний момент.
- Нет. Значительно
раньше. Поэтому вы вели себя необычайно спокойно при «казни».
- Ну хорошо, -
смирился Книппенбах, - это не столь важно. Скажите лучше, как удалось
нас задурить.
- Эти актеры, -
Вуд обвел рукою толпу во дворе, - мои единомышленники и друзья. Их
режиссера, - указал на «палача», сдиравшего грим, - я знаю уже много
лет. Он поставил несколько пьес по мотивам произведений Дюма. Никто,
конечно, не знает, что Христиан – принц. Я им сказал, что предстоит
потешить одного чудаковатого миллионера.
- Мы все время
находились в каком-то сомнамбулическом состоянии. Чем вы его
поддерживали? Препараты? Гипноз?
- Вы часто пили
вино. В вино подмешивался препарат, основу которого составляет вытяжка
из кактуса пейотля. Употребление пейотля повышает внушаемость до
степени, сравнимой с гипнотическим состоянием. А чтобы вы не перерезали
в галерее наших «солдат», мы применили парализующую аэрозоль. Немало
времени пришлось потратить на подготовку и, как видите, не напрасно.
- О, да! –
горестно вскричал Книппенбах. – Стоит только взглянуть на почти
бездыханного принца.
Вуд щелкнул
крышкою табакерки, взглянул на собеседника спокойно и строго:
- А вам не
кажется, что он ХОТЕЛ УМЕРЕТЬ?
Книппенбах онемел,
изумленный.
Вуд ковырял
мшистую стену ограды, глядел в небо из-под припухших век. Ветерок
шевелил остатки волос на его блестящем бугристом черепе.
- Когда-то я
думал, что всему свое время и сейчас нечего жалеть об отпетых
Сервантесом рыцарской верности, мужестве, чистоте. Но вот нашелся
человек, преданный до гроба тому, что минуло четыре века назад. Он
должен был доказать и он доказал, что достоин этого прекрасного времени,
этой бессмертной любви! Вы не могли не видеть, как сияли его глаза,
когда он жил опасностями и страстями будто воскресших времен. Да, все
это время он – жил! Жил в близкой его сердцу стихии…
- И ради этого вы
заставили его сражаться с ветряными мельницами? – Книппенбах покачал
головой. – Да он проклянет день и час, когда впервые увидел вас только
за свой обморок на эшафоте!
* * *
Случилось то, чего
втайне очень боялся Вуд. Последнее потрясение вызвало какие-то сдвиги в
психическом состоянии принца, и он не помнил ничего из того, что
предшествовало приключениям в замке. Вуда задержали. Он должен был
«расколдовать» Христиана; в противном случае ему грозили крупные
неприятности.
Принц безвыездно
жил во дворце. Метался по кабинету, звал Маргариту; расспрашивал
Книппенбаха, жива ли она. У друга от жалости дрожали губы – растерянный,
подавленный, он нес околесицу. Словом, дело было дрянь. Врачи,
обследовав Христиана, призывали запастись терпением – ждать, дабы еще
больше не навредить. Надежда была лишь на Вуда, и он просто обязан был
ее оправдать.
- Нужно повторить
процедуру казни! – решительно заявил магнетизер. – Только новое
потрясение поможет принцу. Он вспомнит прошедшее, забудет Богом
проклятый замок и эту роковую Марго. Иного выхода я не вижу.
Устремленный в
сторону взгляд Вуда сделался задумчиво-отрешенным.
- Христиан был
уверен, что его казнят, но не предал любимого человека. Это почти
подвиг. Я говорю «почти» потому, что все же были наигранные
обстоятельства… И, тем не менее, вы бы, к примеру, так не смогли!
Книппенбах
смутился. Потом вскинул глаза, заговорил гневно:
- Пусть не смог бы
– и ладно! Мне нет дела до капризных амбиций королей, королев. Я живу в
сегодняшнем дне и сегодняшним днем. Я счастлив настоящим, осязаемым,
если хотите, а не каким-то выдуманным счастьем. Попробуйте сказать, что
это убого или дурно – я рассмеюсь вам в лицо!
Вуд поднял глаза.
Они смеялись, и вместе с тем в них стояла затаенная грусть.
- Все это так. И
все же мне жаль, мне по-человечески жаль вас, Книппенбах. – Достал
трубку, набил табаком. – Все дело в том, что принц вовсе не одинок. Как
много на свете людей, считающих, что они родились не в свое время! Они
неизменны во все века: честь и достоинство для них превыше всего. В
своей любви каждый из нас должен быть принцем. И жизнь тогда обретет
высший смысл, ей-Богу… Но к делу! У вас есть какие-нибудь соображения?
- Принц должен
забыть Маргариту, но знакомство с артисткой, исполнившей роль королевы,
думаю, не повредит, - после некоторого раздумья решительно проговорил
Книппенбах.
- О, это не просто
артистка! – Вуд оживился, ткнул Книппенбаха кулаком в грудь. – Кстати,
графы Ла Марш – ее далекие и славные предки. Эта фамилия еще в
четырнадцатом веке относилась к числу синьоров Франции…
- Которые
презирали комедиантов, а ныне их же трудом зарабатывают себе на хлеб, -
со злым смехом перебил Книппенбах.
- В нашем веке
аристократы умеют все. Кто сейчас лучше сыграет роль королевы, как не
урожденная графиня? Она играла в «Королеве Марго» на сцене Исторического
театра.
- Я навсегда
запомнил слова принца: «Я скорее продам душу дьяволу, чем полюблю
актрису!» После спектакля в замке он вряд ли признает в ней графиню.
Впрочем, принца влекут роковые женщины. Мне ж мнится: надо от них
держаться подальше…
- Наша задача дать
принцу возможность – вспомнить…
Книппенбах
нахмурился, сказал со вздохом:
- Вы правы. Но я
хотел бы еще раз на нее посмотреть.
- Нет ничего
проще. Я сейчас позвоню…
Книппенбах не
узнал в этой изящной, но уже без грима и королевского убора женщине ту,
что три дня назад была для него Маргаритой. Свободный шелковый костюм не
скрадывал стройность фигуры. На артистке не было никаких украшений;
большие глаза ее смотрели пристально и горделиво. «Лошадка с норовом», -
подумал Книппенбах.
- Присаживайся
поближе, Диана, - придвинув кресло к камину, ласково сказал Вуд. –
Молодой человек хочет с тобой поговорить. Я вас оставлю на время.
С минуту оба
молчали. Книппенбах смотрел на белеющий в полумраке гордый профиль
актрисы и с трудом подавлял раздражение. «Гордячка, посмотрим, так ли ты
умна, как хочешь казаться», - подумал он и спросил:
- Вы любите
принца?
Она уставила на
него насмешливый взгляд.
- Примерно с той
же степенью страсти, как и он меня.
Книппенбах
подкрался к ней поближе, готовя новый вопрос.
- Но он, скорее
всего, любит не вас – Маргариту. Что вы на это скажете?
- Я и есть
Маргарита, - последовал быстрый ответ.
- Вы – Диана! –
возразил Книппенбах, раздражаясь.
- Если принц
способен любить, он полюбит Маргариту во мне.
Догорел камин. Вуд
проводил Диану; пыхтя трубкой, листал какую-то старинную книгу.
Книппенбах, не сводя взгляда с двери, воскликнул:
- Что значит –
благородное происхождение! Черт возьми, они подходят друг другу: она
такая же сумасшедшая, как и он.
9
На другой день
Христиан вновь очутился в освещенном чадящим факелом подземелье. Опять
последовали допрос, угрозы и вынесение приговора. Лязгая зубами от
холода /был конец сентября/, принц взошел на эшафот, бесстрашно положил
голову на влажную от утреннего тумана колоду.
Вуд наблюдал за
процедурой из окна угловой башни. Когда Христиан лег под топор палача,
Вуд зажмурился, потер лоб:
- И это не
помогло…
А принц не
отрываясь смотрел на гвоздь, который то и дело накрывал башмак
топтавшегося на помосте мэтра Бине. Шляпка гвоздя была новой, блестящей.
Принц еще раз скосил глаза на шляпку - и вспомнил… Недавно он вбивал
такой гвоздь, чтобы повесить старинную аркебузу. /В своем кабинете
Христиан старался все делать сам./ И тотчас вспомнил он кабинет во
дворце, Книппенбаха и Вуда, вспомнил, что он – принц, уже почти король,
- и поднял голову, озираясь недоуменно.
Палач спрятал руки
за спину, ободряюще кивал головой, улыбался. Прочие выжидательно
уставились на Христиана. Никто не смел шелохнуться.
- Мне нужно в
столицу, - бледнея все больше, властно отрезал принц. – Пора кончать эту
комедию.
* * *
Вуда не
благодарили. Он, по всеобщему мнению, был виновником нервного
расстройства наследника короны. Если бы Христиан после второй «казни»
так ничего и не вспомнил, магнетизеру не поздоровилось. Впрочем, на
радостях, так как «все обошлось», некоторые влиятельные особы
благосклонно взглядывали на него. Вуд, как ни странно, не разделял
всеобщего ликования, чем-то был озабочен
Теперь из памяти
Христиана выпали приключения в «замке Сабле». Временной промежуток между
двумя потрясениями он совершенно не помнил. Вуд рассказал королю историю
заснувшего пастуха, на примере которого Пюисегюр убедился во вторичном
открытии гипнотического сна. Снова собрали медицинский консилиум. Больше
всего тревожило то, что принц, забыв замок и Маргариту, опять затосковал
по милому его сердцу средневековью. Он часами просиживал у камина, играл
на флейте, оттачивал до остроты бритвы клинки коллекционных кинжалов.
Вуд крепко задумался. Однажды он сказал Книппенбаху:
- Любовь – это
единственное лекарство, которое спасет Христиана.
Книппенбах
проговорил с плохо скрытой усмешкой:
- Вы говорите так,
будто в силах изготовить его в нужной пропорции.
Вуд уже потирал
руки, воодушевляясь все больше.
- Эту пропорцию
будет отмеривать его сердце, когда глазам предстанет она.
- Кто же? Опять
Маргарита?
- Боже упаси! У
него опять будет обморок.- Вуд забавно выпятил губы, постепенно
расплываясь в улыбке. Морщины разгладились, глаза молодо заблестели. –
Это будет актриса де Ла Марш в облике современной девушки.
- Христиан никогда
не полюбит актрису, - не согласился Книппенбах.
Вуд упрямо
насупился:
- Ну, это еще
поглядим.
* * *
Она лежала прямо
на дороге, вытянув руку, лицом вниз. Метрах в пятнадцати горел ее
перевернутый «форд». Завидя девушку, принц остановил свой спортивный
автомобиль. Подбежал, склонился, заглянул в лицо.
- Быстрее,
Книппнбах! Быстрее в машину! Осторожнее, ради Бога!
Вдвоем они уложили
девушку на сиденье. Принц, торопясь, рвал пуговицы ее легкой шубки.
Бормотал как заклинание:
- Кажется, все
цело. Простой обморок. Кажется, все цело…
Машина, взревев
мотором, рванула с места. Ее голова упала на плечо Христиана, и он,
потрясенный, вдохнул запах ее волос.
- Есть пульс! –
вне себя закричал принц. Потом еле слышно сказал: - Какая красивая!..
Книппенбах поднес
к губам Дианы флягу с коньяком. Проворчал:
- Еще немного и
вам не на что было бы любоваться: она обогнала нас со скоростью добрых
семьдесят миль. Бифштекс на бетоне – зрелище не из приятных. Эти бабы
носятся сломя голову. До знаков им дела нет!
- Помолчи!..
Она закашлялась,
давясь коньяком. Ресницы дрогнули, глаза приоткрылись.
- Где я?
- Вы живы, и это
главное, - принц бережно тронул ее маленькую ладонь. – Ваш автомобиль
перевернулся на повороте, но вам повезло. Мы едем к врачу. Как ваше имя?
- Диана… де Ла
Марш, - негромко проговорила она.
В больнице
проинструктированный Вудом врач после беглого осмотра сказал:
- Переломов и
серьезных ушибов нет. Ничего страшного, господа.
- Можно мне видеть
ее? – нетерпеливо спросил принц.
- Сейчас нет. Не
исключено сотрясение мозга. Приезжайте вечером, часов в семь.
…Она сидела в
кресле. На ней был шелковый китайский халат. Глаза в упор смотрели на
вошедшего в палату принца. Он подошел ближе, и она подала ему руку. Он
коснулся ее ладони сухими губами. Она взглянула на него снизу вверх.
- Вы помогли мне.
Большое спасибо. Скажите ваше имя.
- Он вновь поймал
ее руку, судорожно глотнул воздуха.
- Диана… Я где-то
видел вас раньше. Я люблю вас, Диана.
Глаза их
встретились. Ресницы ее дрогнули, губы благодарно раскрылись. Припав к
ее руке, он встал на колено. За окном завывала вьюга, ветер с силой
хлестал по стеклу ледяною крупой. Из мглы маячил раскачиваемый ветром
фонарь, и свет его в окружении сонма снежинок казался сияньем алмаза,
чей блеск так же холоден, как благороден и строг.
- Не думал я, что
все будет так просто! – отойдя на цыпочках от приоткрытой двери, шепнул
Вуду разочарованный Книппенбах. - Стоит ли воздвигать грандиозную
пирамиду, если она предназначена не тебе? Принц – рыцарь, это он
доказал. Я был уверен, что ему нужна только лишь Маргарита…
Вуд, улыбаясь
одними глазами, тихонько прикрыл дверь в палату.
- Рыцари и
Маргарита давно уже там, - ткнул пальцем в землю, - а любовь вечно жива,
как мир. Есть немало таких, что влюбляются в духов. Но где вы видели,
чтобы дух полюбил? - Пригладил остатки волос на крепком блестящем
черепе, подмигнул выпуклым глазом: - Лучше жить самим по себе. Им и нам.
Книппенбах молчал,
погруженный в раздумье. Вуд тронул его за обшлаг.
- Здешний хирург
готовит отличный глинтвейн. Пропустим и мы по стаканчику. Повод есть.
Только не упирайтесь. Видит Бог, я от вашего упрямства бесконечно
устал!..
1984
